Собрание жизнеописаний западных писателей весьма показательно — опытный глаз сразу увидит, что здесь изложена только часть правды. К примеру, описывая порог славы, ступеньку, отделяющую от литературного небытия, которую успешно перешагивают писатели, биограф ограничивается фразой: «И он проснулся знаменитым», или «По его книге был снят фильм». Но сам по себе даже дождь не идет. Кто за этим стоял? Сколько это стоило? Предложенные анкеты не дают ответа на эти вопросы. И дело тут вовсе не в недостаточной осведомленности их составителя, эту закулисная механику не почерпнешь в литературоведческих справочниках, она относится к изнанке жизни.
И все же сравнивая даже поверхностно жизнь приведенных авторов можно сделать несколько выводов.
Во-первых, бросается в глаза, что, несмотря на кажущееся разнообразие, мы читаем одну биографию. Выходцы из семей среднего класса, эти писатели практически все вначале зарабатывали журналистикой, а, получив признание, преподавали в колледжах. Филологи, они образовывали братство, которое Павич удачно окрестил «вузовским интернационалом». (При этом сам автор «Хазарского словаря», безусловно, принадлежит к тому же сообществу). Его список могут пополнить также Умберто Эко, Кундера, и даже Борхес, этот библиотечный червь, вел одно время семинар в техасском университете. Так в литературном мире обстояло далеко не всегда: Чехов был врачом, Толстой — военным, Тютчев — дипломатом. Приход в литературу цехового содружества профессиональных лекторов это явление последних десятилетий, однако, сегодня их власть безгранична. Их тесный, сплоченный коллектив, в котором царит внелитературная конкуренция, не терпит чужаков.
Во-вторых, создается впечатление, что эти писатели-современники были между собой близко знакомы, точно выпали из одного гнезда. Любовница одного была секретаршей другого, они водили тесную дружбу, переходившую порой в родственные отношения. Сартр дал путевку в литературу Айрис Мэрдок, Сэмюэль Беккет был литературным секретарем у Джойса. Кажется, что они принадлежали к одному узкому кругу, вход в который посторонним заказан. В прежние времена среди людей искусства дело обстояло иначе. Бах ни разу не встретился с Генделем, Толстой избегал Достоевского, и оба классика сторонились Тургенева. С середины прошлого столетия уже нельзя услышать ни одного замечания в адрес собрата по перу, преодолевшего барьер известности, публичная критика считается дурным тоном, кричащую безвкусицу в лучшем случае обходят молчанием.
Это ли не апогей политкорректности?
«Публика все сожрет», — говорил один чеховский герой. И с этим трудно не согласиться. Так ли была интересна тема подростковой агрессии в более чем спокойном СССР? И, тем не менее, на кухнях вместе с посудой гремел «Заводной апельсин». А похищение, совершенно неизвестное нам до чеченских зинданов, но ставшее популярной темой на Западе еще в шестидесятые? Ее разрабатывали Фаулз в «Коллекционере», Кобо Абэ в «Женщине в песках», не обошлось без нее и в каннибальском бестселлере «Молчании ягнят». Эти романы затрагивали чужие, далекие от нас проблемы, не вызывая глубинного сопереживания. Не заставляя ни плакать, ни сострадать, они не делали лучше. Откуда шло тогда повальное увлечение ими? Не последнюю роль здесь сыграл эффект запретного плода, но главное — перевод. К чужим реалиям всегда относятся с известной степенью допуска, прощая (или просто не замечая) многие несуразности. Перешагнув языковый барьер, иностранные произведения остаются загадочными, как вуаль незнакомки. Но уберите из них англицизмы, галлицизмы или ориентализмы, переложите их сюжет на российскую почву, и получатся книги, про которые Бунин говорил — их стыдно читать.
Вручение многим из перечисленных писателей нобелевской премии послужило прологом к сегодняшнему положению дел в шведском комитете, когда ее лауреатами становятся фигуры откровенно политизированные, будь то австрийская феминистка или китайский диссидент.
Впрочем, приход в литературе посредственностей с крепкими кулаками явление не только западное. Параллельно тот же процесс шел в СССР, у них Грэм Грин — у нас Юлиан Семенов, у них зажигали искусственные звезды — у нас не отставали. Айтматов, Распутин, Астафьев переводились, популяризовались, однако к ним также подходит выражение Бунина. Этих русскоязычных авторов сегодня не вспоминают не потому, что они хуже своих западных современников, а лишь потому, что рухнула выпестовавшая их система.
Кто в сегодняшней России помнит Фолкнера и Сартра, которыми зачитывались в СССР, и, которых Набоков называл «ничтожными»? А на Запад поставлялись цензурированные партноменклатурой, проверенные советские писатели — Михалков, Леонов, Федин…
Но не Юрий Казаков.
И эта традиция продолжается.
В качестве наследника Гете и Шиллера нам предлагают Гюнтера Грасса, немецкие читатели составляют представление о русской литературе по дашковым и ерофеевым.
На чем же основана практика официальных переводов, чем мотивируется выбор того, а не другого произведения. Свет на этот вопрос пролил мне несколько лет назад знакомый литератор, не написавший ни одной вразумительной строки. Он вернулся тогда с писательской конференции в Лондоне, и на мой немой вопрос ответил: «Пригласили устроители…» Я не смог скрыть удивления, и тогда он объяснил: «От каждой страны, по линии ЮНЕСКО, да и не только, существует шорт-лист ведущих авторов, никто за рубежом и знать не хочет об их литературных достижениях, но, когда возникает необходимость пригласить кого-то из России, используют именно его…»
Попадание в списки определяет сегодня значимость в литературе, хорошим тоном считается держать марку публичных, доступных, демократических писателей. Талант — дело десятое, главное — исполнять представительские функции. Так складывается международная коллегия с пэн-клубами, круглыми столами и телевизионными интервью по правам человека, этой визитной карточкой глобализации. Ориентированное на обезличенного потребителя, современное массовая культура не требует качества, поэтому в ней то и дело возникают из небытия детские сказочники коэльо и претенциозные псевдокультурологи дэны брауны.
Неудивительно, что печатное слово уже полвека теряет позиции, это писатель был пророком, литератор — фигура шоу-бизнеса.

Декабрь 2005 г.